Рыцари Белого Креста в России (часть 2)
Императрица Екатерина II вскоре после вступления на престол, а именно в 1764 году, поручает своему посланнику в Вене, князю Д.А. Голицыну, подобрать мальтийского рыцаря, сведущего в строительстве и управлении галерами. Позднее на обучение к мальтийским рыцарям были направлены русские военные моряки, которые провели там несколько лет. Среди них - Козлянинов, Селифантов, Скуратов, Мосолов, Коковцев, Рогозин.

Несмотря на активность русского флота в Средиземном море во время русско-турецкой войны, Россия не проявляла особого интереса к Мальте. Правда, можно говорить об установлении дипломатических связей с Мальтой в январе 1770 года. Тогда там появляется первый поверенный в делах маркиз Кавалькабо. При представлении Великому магистру Пинто маркиз Кавалькабо передал сразу два письма от императрицы Екатерины II, в которых она просила оказать помощь эскадре Г.А. Спиридова и благодарила за прием офицеров на обучение.

Но мальтийцы отказались помогать русским против турок. Тем не менее самые разнообразные контакты продолжались. Был нанят на русскую службу граф Мазен. Граф А.Г. Орлов прислал Великому магистру ордена 86 пленных алжирцев для обмена на христиан, захваченных пиратами. Русские корабли заходили для ремонта на Мальту. Да и сам граф А.Г. Орлов в августе 1772 года инкогнито посетил Мальту.

Ж.Л. Девелли. Портрет графов А.Г. Орлова-Чесменского
и Г.Г. Орлова. Начало 1770-х годов

Несмотря на отсутствие реального союза в войне против турок, отношение Великого магистра Пинто к России было настолько теплым, что он переодел свою гвардию на русский манер, а барабанщиков обучил барабанной дроби „по-московски".

При новом Великом магистре, которым 9 ноября 1775 года стал бальи Эммануил де Роган, отношения с Россией вновь обострились. Был арестован, а затем и уехал с Мальты русский поверенный Кавалькабо. Назначению нового Великий магистр противился. Но Екатерина II тем не менее назначила в 1783 году нового поверенного на Мальту. Им стал капитан второго ранга, кавалер ордена Святого Георгия IV степени Антонио Псаро.

Интерес русского правительства к Мальте был сформулирован в 1782 году в разработанном Коллегией иностранных дел „мнении касательно учреждений консулей". В этом документе перечислены „места, где нужно и полезно быть может учредить вновь консулей и вице-консулей". Двадцать шестым там числится Мальта, в связи с которой было сказано следующее: „Положение сего острова требует не столько по коммерческим, сколько по политическим резонам содержать в нем всегда поверенного человека, как то опытом последней с турками войны доказано".

По приезде капитана Псаро на Мальту 2 мая 1784 года произошел любопытный инцидент. Вице-канцлер Альмейда, сославшись на то, что Псаро не является кавалером ордена Святого Иоанна, рекомендовал ему не требовать формального признания. Псаро парировал тем, что показал белый эмалевый крест ордена Святого Георгия, которым он был награжден за храбрость, проявленную во время войны с турками 1768-1774 годов, и заметил, что этот военный орден теперь затмевает славу мальтийского в борьбе с турками. (Орден Святого Георгия был учрежден Екатериной II в 1769 году специально для награждения за храбрость.)

Через день после этого случая Великий магистр де Роган принял капитана Псаро. Пребывание капитана на Мальте было наполнено традиционными дипломатическими интригами, в которых он проявил достаточно ловкости.

Сначала Псаро занимался вопросами русских торговых судов на Средиземном море.В 1787 году он отправился встречать Екатерину II в Херсон, куда прибыла императрица, совершая свою поездку в Крым.

Великий магистр де Роган воспользовался этим случаем и послал Екатерине II подарок - пальмовую ветвь, украшенную искусственными цветами. Ее преподносили как „символ бессмертной славы и побед". Деятельность капитана Псаро была оценена достаточно высоко. Он получил в подарок золотую табакерку с портретом Великого магистра.

Князь Г.А. Потемкин Таврический

Императрица Екатерина II передала пальмовую ветвь князю Г.А. Потемкину. В ответном письме Великому магистру де Рогану она так объяснила свой поступок: „Я не могла лучше сделать, как вручить ее князю Потемкину-Таврическому, фельдмаршалу моих армий и предводителю моих морских сил на Черном море, оказавшему важные услуги не только своему отечеству, но и всему Христианству. Он поставил ее на корабле, носящем мой собственный флаг [видимо, имеется в виду императорский штандарт. - Г. В.]; это место назначило ей мое уважение к Вам и к славной корпорации, которой Вы управляете с таким отличием. Она послужит, кроме того, хорошим предзнаменованием для моего оружия".

В ответ на пальмовую ветвь, судя по всему, Екатерина II послала на Мальту свой парадный портрет в рост работы Д. Левицкого. Этот портрет поместили в Посольском зале во дворце Великого магистра, где он находится до сих пор. Дата портрета (1787) и известие, что после возвращения капитана Псаро на Мальту он передал Великому магистру де Рогану письмо от императрицы Екатерины II и подарок в большом деревянном ящике, дают основание предположить, что он и привез портрет.

Начавшаяся в 1787 году очередная русско-турецкая война (1787-1791) вновь поставила на повестку дня вопрос о наборе на Мальте опытных моряков для принятия их на русскую службу. Здесь случай и свел капитана Псаро с графом Джулио Литтой, которого судьба навсегда свяжет с Россией. Капитан Псаро в своем письме Екатерине II писал: „Я видел, что граф с жаром ухватился за этот случай отличиться". Можно предположить, что, кроме желания проявить военные доблести, графом Джулио Литтой двигали и романтические чувства. Хорошо известно, что в то время он был неравнодушен к графине Е.В. Скавронской, вдове посланника России в Неаполитанском королевстве

Неизвестный художник. Портрет
графа Юлия Помпеевича Литты

Служба графа Литты в России начиналась успешно. Он приближен ко двору императрицы, получает чин генерал-майора. За удачные действия против шведов на Балтийском море во главе легкой флотилии отмечен чином контрадмирала и знаком ордена Святого Георгия III степени. Вскоре фортуна отвернулась от него, его обвинили в ряде неудач русского флота и в 1791 году уволили. Однако возвращение на Мальту стало лишь эпизодом в его жизни. 13 апреля 1795 года Великий магистр назначил графа Литту посланником ко двору императрицы Екатерины II, которая приняла его 7 октября того же года. Впоследствии он возьмет русское подданство, женится на графине Е.В. Скавронской и, дослужившись до придворного чина обер-камергера и став членом Государственного совета, умрет в Петербурге в 1840 году.

Трудная международная ситуация, в которой находился Мальтийский орден после французской революции, осложняла и деятельность орденского посланника в Петербурге. Переговоры, которые он вел, в частности с целью укрепить положение ордена на подвластной России территории Польши, шли медленно, а после того, как орденский корабль напал на турецкий, шедший под русским флагом, были и вовсе прерваны. Новый период в отношениях между Россией и Мальтийским орденом приходится на краткое царствование императора Павла I. Смерть императрицы Екатерины в ноябре 1796 года положила конец враждебным отношениям матери с сыном. Хотя проявление былой вражды можно видеть во внутренней и внешней политике, осуществлявшейся императором с первого дня после своего восшествия на престол.

Возобновление переговоров между Россией и Мальтийским орденом, очевидно, связано с новыми идеями, которыми Павел I надеялся наполнить борьбу с распространением французской революции. 4 января 1797 года была подписана „Конвенция, заключенная с Державным Орденом Мальтийским и его Преимуществом Грос-Мейстером, - об установлении сего Ордена в России".

Текст Конвенции начинался словами:
„Его Величество Император Всероссийский с одной стороны, соизволяя изъявить знаменитому Ордену Мальтийскому Свое благоволение, внимание и уважение, и тем обеспечить, утвердить и распространить в Областях Своих заведение сего Ордена, существовавшее уже в Польше, а особливо в присоединенных ныне к Российской Державе Областях Польских, и желая также доставить собственным Своим подданным, кои могут быть приняты в Знаменитый Мальтийский орден, все выгоды, почести и преимущества от того проистекающие; а с другой стороны Державный Мальтийский Орден и Его Преимущество Грос-Мейстер <...> с общего согласия условились постановить Конвенцию <...>".
Статья I гласила: „Его Величество Император Всероссийский, последуя Своему правосудию и во изъявление приязни и Высочайшего Своего благоволения к знаменитому Мальтийскому Ордену, признает за благо, подтверждает и ратификует за себя и Преемников Своих на вечныя времена, во всем пространстве и торжественнейшим образом заведение помянутаго Ордена в своих владениях <...>".
Статья II: „Его Величество Император <...> жалует в собственность оному Ордену ежегодно по 300 тыс. Польских злотых <...>".
Статья V: „Великому Приорству в России состоять из сана Великаго Приорства и из десяти Командорств".
Специальными статьями (XXXII-XXXIV) был установлен особый мундир для великого приорства Российского и правила ношения его и знак ордена: „Великий Приор и Командоры только будут иметь право носить орденский крест на шее, а прочие Кавалеры должны носить малый крест в петлице. Почетные Кавалеры в России, то есть те, кто не доказав дворянства своего в Мальтийском ордене, получили позволение носить крест, называемый (di Divozione e di Grazia) Благочестия и Милости, должны носить малый крест в петлице; мундира же Великаго Российскаго Приорства им не употреблять без особеннаго на то позволения Его Императорскаго Величества и Преимущественнаго Грос-Мейстера".

И.Б. Лампи Старший
Портрет А.А. Безбородко

Конвенция, учреждавшая Российское римско-католическое великое приорство, состояла из 37 основных и 4 сепаратных статей. 17 ноября 1797 года были подписаны Прибавочные статьи Конвенции, учреждавшие еще три командорства.

С российской стороны под Конвенцией стояли подписи: „<...> Графа Александра Безбородко, Действительного Тайнаго Советника перваго класса, Члена Совета, Главнаго Директора Почт и орденов Святаго Апостола Андрея Первозваннаго, Святаго Александра Невскаго и Святаго Владимира Большаго креста первой степени кавалера; и князя Александра Куракина <...> Вице-Канцлера, Действительнаго Тайнаго Советника, Члена Совета, Действительнаго Камергера и орденов Святаго Апостола Андрея Первозваннаго, Святаго Александра Невскаго, Святыя Анны Большаго креста первой степени и Королевских Датских орденов Данеброга и Совершеннаго Союза кавалера". Со стороны Мальтийского ордена стояла подпись: „Юлия Рене Бальи Графа Литту, Кавалера Мальтийскаго, Ордена Большаго Креста, кавалера по праву Дворянства почетнаго языка Итальянскаго, Командора разных Командорств Военнаго ордена Св. Великомученника и Победоносца Георгия третьей степени, Польских: Белаго Орла и Св. Станислава кавалера, Российскаго флота Контр-Адмирала и Полномочнаго министра знаменитаго Ордена Мальтийскаго <...>".

Л. Гуттенбрунн
Портрет А.Б. Куракина

Конвенция с Россией лишь частично компенсировала потери Мальтийского ордена, которые он понес от французской революции и продолжал нести. Все новые территории отходили к Франции (в частности, по кампоформиоскому договору 1797 года), и везде орден терял свою собственность и доходы. И уж тем более она не смогла защитить от надвигавшейся непосредственной угрозы самому острову.

На Мальту экземпляры Конвенции граф Литта отправил с кавалером ордена Рачинским, в Анконе его перехватывают французские кавалеристы. Захваченную дипломатическую почту переправляют в Милан, где находится штаб-квартира Наполеона. Наполеон направляет документы в Париж Директории, которая публикует их в газетах. Великий магистр ордена де Роган из них и узнает текст Конвенции.

11 июня 1797 года подписавшим Конвенцию уполномоченным приходится повторить этот акт. Новый курьер был более удачлив и благополучно доставил документы на Мальту. Но подписал их уже новый Великий магистр, так как 13 июля 1797 года, за два дня до прибытия курьера, де Роган умер. Его место занял единогласно избранный орденским капитулом Великий приор Бранденбурга Фердинанд фон Гомпеш.

Почти через месяц, 7 августа 1797 года, капитул ордена Святого Иоанна утвердил и ратифицировал Конвенцию. Совет ордена постановил предложить императору Павлу I титул протектора ордена. Объявить о ратификации Конвенции было поручено графу Литте, которого в награду за успешное завершение работы по ее подготовке назначили чрезвычайным послом Мальтийского ордена в Петербурге.

В начале ноября Рачинский вернулся в Россию и передал ратификационную грамоту. Вскоре после его возвращения, 17 ноября 1797 года, Конвенция о создании Российского римско-католического великого приорства была окончательно утверждена императором Павлом I. Он назначил принца Конде, эмигрировавшего из Франции после революции, Великим приором. Новым поверенным в делах при Великом магистре ордена стал Энтони О'Хара, доставивший конфирмованный текст Конвенции на Мальту.

Гаттенбергер. Посвящение Павла I в
гроссмейстеры Мальтийского ордена

Въезд графа Литты в Петербург в качестве полномочного посла происходил торжественно, но не без некоторой театральности. Следует отметить, что обычно церемонии, которыми по указанию императора Павла I обставлялось все, что было связано с Мальтийским орденом, по сравнению с прочими дворцовыми церемониями выглядели театрально, иногда таинственно, с налетом рыцарской романтики.

Сначала графа Литту поселили в Гатчине, и лишь через некоторое время, 27 ноября 1797 года, ему было указано въехать в столицу. Вереница из четырех придворных карет и тридцати шести обыкновенных торжественно вступила в столицу Российской империи. Чрезвычайный посол ордена Святого Иоанна Иерусалимского сидел в карете вместе с сенатором князем Юсуповым и обер-церемониймейстером Валуевым.

На третий день, 29 ноября, его удостоили аудиенции у императора в Зимнем дворце. Проезд по городу до дворца обставили очень торжественно. Парадные придворные экипажи проезжали по улицам, по обеим сторонам которых были выстроены солдаты гвардейских полков. В Тронном зале император Павел I, облаченный в порфиру (мантию) и с короной на голове, принял графа Литту. На ступенях тронного места стояли придворные и высшее православное духовенство во главе с митрополитом Гавриилом и архиепископом Евгением Булгарисом. Граф Литта вошел в зал в сопровождении секретаря посольства и трех кавалеров. Они несли на подушках из золотой парчи часть десницы Иоанна Крестителя, знаки Мальтийского ордена для императора, его супруги и детей и изготовленную на Мальте специально для этого случая кольчугу. Сделав три глубоких поклона, граф Литта вручил верительную грамоту и произнес приветственную речь по-французски. После слов благодарности последовала просьба стать покровителем ордена Святого Иоанна Иерусалимского. В соответствии с церемониалом послу от имени государя ответил граф Ростопчин. Он сказал, что император Павел I готов оказывать поддержку и покровительство ордену.

С. Тончи. Портрет
Ф.В. Ростопчина

В завершении церемонии император принял от графа Литты привезенную кольчугу, взял с подушки цепь со знаком ордена Святого Иоанна Иерусалимского и надел ее на шею. После этого император прикрепил бант из черной ленты с белым финифтяным мальтийским крестом на левое плечо преклонившей перед ним колено императрицы. Затем к трону подошел великий князь Александр Павлович. На нем не было шпаги, так как его еще только должны были возвести в рыцарское достоинство. Он преклонил колено перед императором, который снял с себя корону и мантию, надел треугольную шляпу и трижды плашмя ударил обнаженной шпагой по левому плечу наследника престола. Вслед за этим император вручил ему шпагу как знак рыцарского достоинства, возложил на него знак Мальтийского ордена Большого креста и трижды поцеловал в знак принятия его в орденское братство. Вероятно, в этот момент осуществились мечты Павла I, навеянные его любимой книгой „История ордена Святого Иоанна Иерусалимского" аббата Верто (издана в 1724 году), с детства развивавшей в нем романтические черты характера. На этом аудиенция в Тронном зале была закончена и графа Литту проводили в зал, где его ждали великий князь Константин Павлович и великие княжны. Им он поднес на подушке из золотой парчи кавалерские знаки Мальтийского ордена.

Кроме того, командорские, или большие, кресты Мальтийского ордена получили граф А. А. Безбородко и князь А. Б. Куракин, подписавшие вместе с графом Литтой Конвенцию. Русскому приорству ордена Святого Иоанна Иерусалимского был пожалован дворец, принадлежавший канцлеру графу Воронцову. Его стали называть „замком мальтийских рыцарей".

Возможно, описанные выше события так и остались бы в истории России курьезным эпизодом, если бы не бурные события на европейском театре военных действий. В июне 1798 года на пути из порта Тулон в Египет французский флот, на кораблях которого находилась армия под командованием генерала Бонапарта, бросил якорь у острова Мальта. Бонапарт действовал решительно, а малочисленный гарнизон и рыцари ордена Святого Иоанна не могли оказать действенного отпора. Между французами и орденом была подписана конвенция, в соответствии с которой Мальта переходила под суверенитет Франции, а рыцари должны были покинуть остров в течение трех дней.

На это последовала быстрая реакция в России. 26 августа 1798 года в „замке мальтийских рыцарей" на Садовой улице в Петербурге собрались кавалеры великого приорства российского. Они протестовали против захвата Мальты Бонапартом, осудили Великого магистра барона Гомпеша за сдачу острова без боя и объявили о его низложении. Тут же постановили обратиться к императору Павлу I с просьбой принять орден Святого Иоанна под свой патронаж.

Эти решения граф Литта представил императору в Гатчине, где 10 сентября состоялась их встреча и ратификация актов великого приорства российского. Таким образом, Павел I принял „всех благонамеренных членов ордена под свое высочайшее руководство". Петербург был объявлен штаб-квартирой Мальтийского ордена, рыцари всех „языков" и приорств приглашались в Россию, президенту Академии наук барону Николаи поручалось в издаваемом календаре обозначить остров Мальту как „Губернию Российской империи". Барон Гомпеш, узнав об этом, пытался протестовать, называл лживыми и незаконными решения великого приорства российского, но не преуспел в этом. События продолжали развиваться стремительно. 27 октября, вновь собравшись, члены великого приорства российского постановили: „Мы, бальи, рыцари Большого креста, командоры, рыцари великого приорства российского и другие члены Иерусалимского Ордена Св. Иоанна, собравшись в Санкт-Петербурге, столице и резиденции нашего Ордена, как от нашего имени, так и от имени других языков и великих приорств в общем и от каждого из его членов, в частности тех, кто присоединится к ним в крепкой приверженности к Ордену, провозглашаем Его Императорское Величество императора и самодержца Всероссийского Павла I великим магистром Иерусалимского Ордена Св. Иоанна <...>". 13 ноября 1798 года император Павел I объявил о своем согласии принять титул Великого магистра Мальтийского ордена. Граф Литта был пожалован лейтенантом (помощником) Великого магистра. В этот же день императором были подписаны три именных указа, которые касались деятельности ордена.

Рыцари Белого Креста в России (часть 3)

Неизвестный художник. Посвящение Павла I
в гроссмейстеры Мальтийского ордена. 1798

29 ноября 1798 года на улицах Петербурга было оживленно. От „замка мальтийских рыцарей" до Зимнего дворца выстроились шпалерами гвардейские полки. От Садовой улицы к императорской резиденции двигался пышный кортеж из придворных карет. Его конвоировали кавалергарды. Повестки от императорского двора были разосланы всем высшим военным и гражданским чинам. Их разноцветные мундиры, золотое и серебряное шитье образовали яркую и красочную картину в Тронном зале Зимнего дворца, где на тронах восседали император Павел I и императрица Мария Федоровна. Рядом с тронами находился стол, на котором лежали корона, скипетр и держава. На ступенях, ведущих к тронам, стояли члены Сената и Синода.

В зал пригласили прибывших мальтийских рыцарей, одетых в черные мантии и шляпы со страусовыми перьями. Вслед за графом Литтой один из рыцарей нес пурпуровую бархатную подушку с золотой короной, а второй - подушку с мечом и золотой рукоятью, или „кинжалом веры". Сделав глубокий поклон, граф Литта произнес по-французски речь и в заключение обратился к императору с просьбой принять на себя звание Великого магистра ордена. От имени императора канцлер граф Александр Безбородко объявил о согласии на просьбу рыцарей. Император Павел I встал, и князь Александр Куракин и граф Иван Кутайсов накинули на его плечи черную бархатную мантию, подбитую горностаем. Граф Литта взял подушку с короной, поднялся к императору и, преклонив колено, поднес ему. Император надел корону Великого магистра. Затем граф Литта также поднес ему меч, которым он крестообразно осенил себя. Это был знак принятия присяги в соблюдении орденского устава. В этот момент все мальтийские рыцари обнажили свои мечи и подняли их вверх.

Кресло Мальтийского ордена. 1798-1800
Вице-канцлер от имени императора и Великого магистра Павла I заверил рыцарей, что всеми силами и средствами поддержит славу ордена. Церемония закончилась прочтением графом Литтой акта об избрании императора Великим магистром, а коленопреклоненные рыцари принесли присягу в верности и послушании новому Великому магистру. В тот же день был подписан Манифест „О установлении в пользу Российскаго Дворянства ордена Св. Иоанна Иерусалимского", который император зачитал с трона. И 16 декабря был подписан Манифест „О восприятии Его Императорским Величеством звания Великаго Магистра ордена Св. Иоанна Иерусалимского и о местопребывании онаго ордена".

Вслед за этим последовало широкое внедрение Мальтийского ордена в государственные организации, жизнь столицы и российскую геральдику. Гвардейские полки получили новые знамена с мальтийским крестом, 1 января 1799 года на одном из бастионов Адмиралтейства был установлен так называемый мальтийский павильон, открытие кото- рого сопровождалось 33 орудийными залпами, дворцовая прислуга получила ливреи красного цвета - цвета костюма мальтийских рыцарей.

Манифест о полном гербе
Российской империи. 1800

Наряду с серьезными актами - Манифестом „О составлении ордена Св. Иоанна Иерусалимского из двух Великих Приорств: Российско-Католического и Российского..." - принимается курьезное решение о назначении на занятую французами Мальту русского коменданта и трехтысячного гарнизона. 22 декабря 1798 года издается сенатский указ, следствие именного „О включении в Императорский титул слов: и Великий Магистр ордена Св. Иоанна Иерусалимского". С 11 января 1799 года Кавалергардский корпус становится гвардией Великого магистра. Кавалергарды носят красные супервесты с белым мальтийским крестом, занимают внутренние караулы во дворце, а один гвардеец стоит за его креслом во время торжественных обедов, в театре и на балах. Им жалуют штандарт особого типа - прикрепленное к горизонтальной рейке полотнище малинового цвета с белым прямым крестом и мальтийским крестом на навершии. 3 апреля 1799 года формируется двор Великого магистра. Рядом с Воронцов-ским дворцом архитектор Джакомо Кваренги строит так называемую Мальтийскую капеллу, для которой по его проектам исполняют трон Великого магистра, торшеры и другую утварь.

Создается новый государственный герб Российской империи, куда вводится изображение мальтийского креста.

10 августа 1799 года датируется именной указ, объявленный Сенату генерал-прокурором, „О новом Российском гербе". Изображение нового герба было награвировано в Академии художеств Н. Уткиным. Эти гравированные листы рассылались для ознакомления в губернии. Новый российский герб содержал целый ряд отличий от прежнего: в нем отсутствовала цепь со знаком ордена Святого Андрея Первозванного, щит с изображением Святого Георгия был подвешен на андреевской ленте И наложен на мальтийский крест под короной Великого магистра.

[/URL]
Начиная с 1798 года стали праздновать день Святого Иоанна Крестителя - 23 июня - в летней резиденции императрицы Марии Федоровны в Павловске. Накануне из бриллиантовой комнаты Зимнего дворца в Павловск были доставлены регалии Великого магистра: государственная печать с изображением Великого магистра Павла, хранящаяся в серебряной коробке, меч, корона и знамя. Их приняли находившиеся в это время в Павловске кавалеры Мальтийского ордена, которые под звуки барабанов и военной музыки внесли регалии в главный дворцовый зал. Гвардейские полки, построенные перед дворцом, отдали кавалерам ордена воинские почести как коронованным особам.

Портрет И.П. Кутайсова

Подробное описание этого события дает автор книги „Мальтийские рыцари в России" Е. Карнович: «На находящуюся перед дворцом площадь приехало несколько возов с дровами, хворостом и ельником, и из этих материалов рабочие стали складывать, по указанию одного из членов орденского капитула, большие костры. Костры были вышиною аршина в два, а в длину и ширину имели полтора аршина. Поверх их были положены венки из цветов, а бока их были убраны гирляндами из ельника. Таких костров было приготовлено девять. В некотором от них расстоянии разбили палатку из полотна с черными, белыми и красными полосами. Около пяти часов вечера приведены были на дворцовую площадь гвардейские полки, которые и выстроились по трем сторонам площади. В этом строю особенно бросались в глаза тогдашние гусары в так называвшихся „барсах". На плечах у гусаров вместо ментиков были накинуты барсовые шкуры головою вниз, подбитые красным сукном с серебряным галуном и такою же застежкою, состоявшею из круглого серебряного медальона с вензелем императора и сдерживавшею на груди гусара одну из лап барса с его хвостом. Гусарская сбруя была черная, отделанная серебряными бляхами. Несмотря на множество собранных здесь людей, на площади царила мертвая тишина в ожидании какого-то необыкновенного зрелища. Ровно в семь часов вечера все мальтийские кавалеры, прибывшие в Павловск, явились на площадь и, став попарно, вошли во дворец. Спустя несколько времени они в том же порядке стали выходить оттуда с главного подъезда, причем младшие кавалеры несли в руках зажженные факелы, а старшие несли их незажженными. В числе старших кавалеров были и духовные лица, и между ними первое место занимал архиепископ Амвросий, исправлявший при Великом магистре должность „призрителя бедных".

Торжественным и медленным шагом выступали на площадь мальтийские рыцари в беретах с перьями, в красных супервестах с накинутыми поверх их черными мантиями; такие же мантии, но без супервестов и беретов, были надеты и на духовных особах. В замке рыцарей в одежде Великого магистра с короною на голове шествовал император, держа в руках незажженный факел. Отступая на несколько шагов от него, шли его „оруженосцы", с одной стороны граф Иван Павлович Кутайсов, а с другой - князь Владимир Петрович Долгоруков, шеф кавалергардского корпуса, с обнаженным палашом. За этой процес-сиею показалась императрица с ее семейством в сопровождении многочисленной и блестящей свиты. Она вошла в приготовленную для нее на площади палатку, чтобы смотреть оттуда на долженствовавшую происходить церемонию.

Крест ордена св. Иоанна
Иерусалимского (в футляре) 1798

В глубоком молчании, с благоговейным выражением на лицах двигались по площади мальтийские кавалеры. Исполняя установившийся в ордене святого Иоанна Иерусалимского обычай - праздновать канун Иванова дня, они, идя по два в ряд, обошли все девять костров по три раза. Солдатики с удивлением посматривали на эту невиданную еще ими „экзерцицию". После троекратного обхода костров, император, великий князь Александр Павлович и граф Салтыков зажгли у младших кавалеров свои факелы и потом начали зажигать ими разложенные на площади костры, или так называемые „жертвенники", причем им помогали младшие кавалеры, обступившие со всех сторон костры. От загоревшегося ельника поднялись клубы черного дыма, но, когда дым рассеялся, костры начали гореть ярким пламенем. Кавалеры стояли молча и неподвижно около костров, пока костры, обгорев, не стали разваливаться, и тогда они с тою же торжественностью и тем же порядком возвратились во дворец, где в залах, по которым они проходили, были расставлены кавалергарды.

Рано утром в самый день праздника император произвел парад войскам, собравшимся в Павловске, затем в дворцовой церкви отслужена была обедня».

„Все это невольно принимало характер театрального маскарада, - замечал Ф. Головкин, выражая мнение части русской аристократии, критически относившейся к нововведениям Павла I, - вызывало улыбки и у публики, и у самих действующих лиц, исключая только императора, вполне входившего в свою роль".

В этом была трагедия Павла I. Вокруг него были люди, которые по тем или иным соображениям лишь подыгрывали ему, но не относились серьезно к его начинаниям и идеям.

Вышеупомянутый Манифест о двух великих приорствах — Российско-Католическом и Российском - открыл доступ в орден российским подданным.

Неизвестный художник. Портрет
светлейшего князя П.В. Лопухина

15 февраля 1799 года высочайше утверждаются правила для принятия дворянства Российской империи в орден Святого Иоанна Иерусалимского. И сразу увеличился поток желающих стать кавалерами ордена. Ф. Головкин отмечал в своих записках: „Столица была наводнена настоящим дождем Мальтийских крестов". П. Вяземский говорил о начавшихся злоупотреблениях для удовлетворения страстного желания получить мальтийский крест, для чего шли на всякие ухищрения, вплоть до того, что записывали в орден детей „почти в пеленках". Повторялась та история, что была с записыванием в полки малолетних, чтобы к совершеннолетию они могли доползти до офицерского чина.

Это заставило Павла I принять некоторые меры для ограничения неуемных аппетитов своих подданных по части вступления в орден. 21 июня 1799 года высочайше утверждены правила для учреждения родовых командорств, или Jus Patronatus, в России. В соответствии с этими правилами право назначать фамильные командорства осталось за императором, что позволило если не сократить их количество, то, по крайней мере, приостановить их увеличение.

Идиллические отношения между орденом и Великим магистром продолжались недолго. Определенную роль здесь сыграло отсутствие твердой поддержки Павла I со стороны папы Пия VI. В свою очередь, осторожность папы в какой-то степени объяснялась тем, что часть великих приорств - Каталонии, Наварры, Арагона, Кастилии и Римское - отказались признать Павла I Великим магистром.

Неизвестный художник.
Портрет П.А. фон-дер Палена

Меморандум, посланный папой Пием VI своему нунцию в Петербурге - Лоренцо Литте, брату Джулио Литты, - содержал отрицательное мнение папы по деликатному вопросу о принятии Павлом I титула Великого магистра. Так как почта была перлюстрирована в Петербурге, то ее содержание стало известно императору. Он разгневался так, что поручил губернатору Петербурга графу Палену отправить в ссылку с лишением чина лейтенанта графа Джулио Литту, а нунция выслать из столицы - что граф Пален и сделал в свойственной ему манере. 17 марта он пригласил графа Джулио Литту к себе в канцелярию и предложил ему стаканчик лафита. Это явилось прелюдией к объявлению о высочайшей опале, о чем хорошо знали в Петербурге. Его брата выслали немного позже - 28 апреля того же года.

Начались и сложные переговоры с англичанами по поводу судьбы Мальты после освобождения ее от французов. Однако после 5 сентября 1800 года, когда французский гарнизон капитулировал, Англия не пошла навстречу пожеланиям русского императора, чем его глубоко обидела. Обида была настолько велика, что последовало объявление о выходе России из второй антифранцузской коалиции.

Вскоре наметилось сближение России с Наполеоном. Но всем стратегическим планам императора Павла I уже не суждено было осуществиться. В ночь с 11 на 12 марта 1801 года он был убит в Михайловском замке. Насмешкой судьбы явился тот факт, что многие из участников заговора были кавалерами Мальтийского ордена.

Закат ордена Святого Иоанна Иерусалимского в России произошел столь же стремительно, как и его появление. Уже 16 марта 1801 года вышел Манифест, по которому молодой император Александр I принимал только лишь звание протектора ордена. 18 апреля 1801 года вышел указ об изъятии из титула императора упоминания о Великом магистре, а 26 апреля именным указом, данным Сенату, - убран Мальтийский крест из российского государственного герба.

И наконец, в 1817 году было объявлено, что российская ветвь державного ордена Святого Иоанна Иерусалимского больше не существует, а российским подданным запрещается носить мальтийские кресты.

Тем не менее память о „романтическом нашем императоре" и рыцарях Мальтийского ордена продолжала жить. Особенно дух старины чувствовался в местах, связанных с судьбой императора Павла I. Михайловский замок и Гатчина, Павловск и Воронцовский дворец сохраняют в своих залах аромат и романтику рыцарства. И кажется, слышится шелест тяжелого шелка плащей, бряцание мечей, звук шагов русских рыцарей Мальтийского ордена.

Этот сайт - дань памяти нашим предкам, может быть, последними вкусившим прелесть рыцарской романтики.

Михайловский замок и Мальтийский ордер
Ф. Алексеев. Вид на Михайловский замок и
площадь Коннетабля в Петербурге. Ок. 1800

Недолгое пребывание Мальтийского ордена в России сопровождалось передачей рыцарям ряда зданий в Петербурге и его окрестностях, а гроссмейстерство Павла I нашло отражение в орденской символике, украсившей большинство его резиденций. Иоаннитам отдали построенную архитектором Ю. Фельтеном церковь Рождества Иоанна Предтечи на Каменном острове, где кавалеры ордена принимали присягу. Здесь же находилось кладбище мальтийских рыцарей. В парадной анфиладе Павловского дворца по проекту В. Бренны был отделан Кавалерский зал, предназначавшийся для церемоний иоаннитов. В Павловске в крепости Бип появилась католическая капелла Святого Иоанна для орденских кавалеров. В Гатчине сохранилось лучшее творение Н. Львова - Приоратский дворец, задуманный как резиденция приора и капитула ордена. Главной же резиденцией стал бывший Воронцовский дворец на Садовой улице.

Но самым известным памятником, связанным с историей Мальтийского ордена в России, бесспорно, считается Михайловский замок - последний дворец императора Павла I, его „любимое детище".

Для Павла это была не просто очередная резиденция, а осуществление его многолетних чаяний и устремлений. Необычные для Петербурга архитектура и планировка ансамбля воплощали идею замка, рыцарской твердыни. Последовательно проводя эту идею, Павел переименовал все императорские дворцы в замки (даже Зимний дворец именовался „Зимним замком"). Архитектурный облик дворцов не претерпел существенных изменений, но, называя их замками, император пытался придать им качественно новое значение. Михайловский замок должен был стать рыцарской резиденцией не только по имени, но и по сути. Рвы, подъемные мосты, пушки и полубастионы были прежде всего данью западноевропейской средневековой традиции и результатом увлечений Павла рыцарской символикой. Как показал ход дальнейших событий, они мало способствовали безопасности владельца дворца.

Н.Андреев. Освящение церкви Архангела Михаила

Замок, строившийся в крайней спешке, в конце 1798 года был подведен под крышу, и его венценосный строитель получил возможность приступить к внутренней отделке парадных и жилых помещений дворца. Именно в это время Павел I объявил о своем согласии принять титул Великого магистра Мальтийского ордена и подписал указы, касающиеся его деятельности в России.

Вполне естественно, что, разрабатывая проекты убранства Михайловского замка, Павел мысленно представлял его не только как очередную резиденцию Романовых, но и как дворец Великого магистра ордена Святого Иоанна Иерусалимского. Здесь должны были проходить собрания и торжественные церемониалы мальтийских кавалеров. Эти намерения нашли зримое воплощение в отделке парадных апартаментов строящегося замка. В оформлении дворцовых фасадов неоднократно повторяется восьмиконечный мальтийский крест. Проход в главную парадную анфиладу нового императорского дворца осуществлялся по широкой двухмартевой лестнице в юго-западной части здания, словно зажатой между мраморными стенами. Ее интерьер строг и сдержанно-величественен. Следуя петербургской классицистической традиции, строитель дворца Винченцо Брен-на основным элементом убранства Парадной лестницы сделал цветной камень - мрамор и гранит. По первоначальному замыслу перекрытие лестницы и простенки между мраморными пилястрами должны были быть расписаны в технике фрески картинами на сюжеты из русской истории. Этот проект укладывался в продуманную Павлом программу прославления Отечества. Взгляд входящего во дворец первым делом обращался к бронзовому гербу Российской империи, установленному на центральной стене Парадной лестницы. Он был исполнен в новом варианте, утвержденном в августе 1799 года, - с введенным в него мальтийским крестом - и должен был свидетельствовать о высоком предназначении Михайловского замка как места пребывания Великого магистра Мальтийского ордена. Герб - единственная мальтийская реликвия в замке, сохранившаяся до настоящего времени.

В анфиладе покоев бельэтажа среди больших парадных залов, украшенных уникальными произведениями искусства, выделялась Мраморная галерея, или Галерея мальтийских кавалеров, предназначенная для торжественных собраний кавалеров Мальтийского ордена и караула рыцарей. Интерес Павла к церемониалам разного рода обусловил пышное великолепие этого интерьера, богато отделанного цветным камнем наподобие знаменитых дворцов Европы.

Парадная лестница Михайловского замка
с гербом Российской империи

Архитектурное решение Мраморной галереи Михайловского замка строилось на контрасте красного и черного природного камня: до аттика стены были украшены большими полями „breccia coralina de Genova с инкрустациями черного мрамора из Порто-Венере". В торце зала находились мраморные хоры для оркестра. В центре - глубокая ниша с мраморным камином, инкрустированным лазуритом и яшмой и украшенным гермами. Длинная стена против окон была ритмично прорезана четырьмя небольшими нишами, облицованными редким и ценным мрамором „gipolino antico", напоминающим зеленое окаменелое дерево. В нишах располагались копии статуй античных богов - Вакха, Меркурия, Флоры и Венеры. Дополняли убранство зала бронзовые вазы, канделябры и часы.

Зал предназначался не только для орденских ритуалов, но и для светских праздников: 2 февраля 1801 года во время бала-маскарада в Мальтийской галерее были устроены танцы.

Вслед за Галереей мальтийских кавалеров размещалась круглая в плане Малая, или Мальтийская, тронная императора. В Михайловском замке тронных залов было пять: два — самого государя, государыни, великого князя и наследника Александра Павловича и его брата Константина, имевшего титул цесаревича. Известно, что даже число ступеней у тронов в этих залах зависело от достоинств занимавших их лиц: восемь - в Большой тронной и три - в Мальтийской вели к государеву трону, одна была присвоена его супруге, и на уровне пола, на ковре, был устроен трон для наследника. Павел ревниво охранял свое величие и был крайне щепетилен в любых вопросах формы.

В Мальтийской тронной купол поддерживали шестнадцать парных фигур атлантов. Здесь господствовали царственные цвета - пурпур и серебро. Стены, императорский трон и находящаяся в зале мебель были обтянуты красным бархатом с серебряным шитьем. Выступающие из стен пилястры и панели - облицованы светло-красным стюком. Лепной фриз и карниз - позолочены. Основной доминантой в убранстве зала была большая серебряная люстра на 32 свечи, выполненная мастером И. Бухом, и восемь серебряных настенных кронштейнов с царскими вензелями и орлами. В этих работах знаменитый в Петербурге серебряных дел мастер использовал удивительный эффект сочетания полированной и матовой фактуры серебра. Все эти предметы сохранились до наших дней и ныне украшают интерьер Петровского зала Зимнего дворца.

Из-за кратковременности пребывания двора в Михайловском замке орденские покои практически не использовались по назначению. Единственным исключением стала аудиенция датскому министру генерал-майору 2-го ранга графу Левендалю 24 февраля: Павел счел необходимым принять его не в Большой, а в Мальтийской тронной. Больше никаких церемоний, связанных с орденом, в замке не проводилось. Скорее всего, это объясняется тем, что орденские праздники не совпали хронологически с периодом проживания здесь императорской фамилии.

Тем не менее Михайловский замок вошел в историю русской архитектуры как памятник романтическим увлечениям рыцарскими идеалами его владельца. Кирпично-красный цвет стен замка одни современники связывали с галантной любезностью императора, подобравшего на балу лайковую перчатку своей фаворитки княгини А.П. Гагариной. Другие - эту нетипичную для Петербурга окраску здания объясняли традиционным цветом ордена. Но воспринимался ли цвет Михайловского замка как символ преклонения перед прекрасной дамой, или как напоминание о высоком звании Великого магистра - в обоих случаях его сочли очередным проявлением рыцарства русского императора. Показательно, что это здание воспринималось в северной столице как рыцарский замок и после смерти Павла I. В XIX столетии, в годы размещения в стенах Михайловского замка Николаевского Инженерного училища, мальтийская символика вошла в оформление интерьера парадного Воскресенского зала, где сохранялась в течение длительного времени.

Необычный облик последней резиденции Павла I, соединявший в себе черты светского европейского дворца и средневекового рыцарского замка, на протяжении почти двух столетий способствовал тому, что историки Петербурга отводили этому сооружению особое место в контексте стилевого развития русской архитектуры.

Этим объясняется и наше желание собрать и показать произведения искусства и реликвии, связанные с историей Мальтийского ордена в России, именно в стенах Михайловского замка.

Павел I - рыцарь Мальтийского ордена
В. Боровиковский. Портрет Павла I в одеянии
гроссмейстера Мальтийского ордена. 1800

Попытка сделать из православной России метрополию католического ордена Святого Иоанна Иерусалимского, а самому стать его главой в высшей степени характеризует личность императора Павла I. И прежде всего, как мастера эпохального государственно-политического жеста. Не жестикуляции, а именно - символически значимого, эстетически зрелищно впечатляющего, имеющего широкий общественный резонанс „большого" жеста. При этом царя нимало не смущала парадоксальность ситуации, когда фактический глава православной церкви, русский самодержец, в качестве гроссмейстера Мальтийского ордена должен был хотя бы номинально, но подчиняться римскому папе Пию VI. Подчиняться Павел I никому не собирался, хотя с главой католической церкви у него складывались неплохие отношения.

Обстоятельным образом течение событий, связанных с внедрением Мальтийского ордена на российскую почву, изложено в подробно документированной статье Г. В. Ви-линбахова. Нас же интересует несколько иное: сама личность императора и отпечаток, налагаемый ею на период его царствования.

Причины столь своеобразного „предприятия" Павла I лежали не только в сфере военно-политических соображений, и это достаточно общепризнанно. Из дневника его воспитателя Порошина известно, что уже в десятилетнем возрасте Павел находился под обаянием славных деяний средневековых рыцарей ордена Святого Иоанна. Он воображал себя то кавалером, то послом Мальтийского ордена. Ретроспективизм, историческая экзальтация, рыцарское чувство чести, понятие о долге, благородстве, справедливости были вполне присущи Павлу - наследнику и императору. Но все дело в том, что мистическая „перекличка" реалий высокого средневековья и позднего XVIII века происходила в мыслях и чувствах абсолютного монарха, не только стоявшего над законами и обычаями своей страны, но и желавшего стоять над ними, человека, совершенно убежденного в своем праве преобразовывать подчиненную ему жизнь по собственному разумению, волеизъявлению и рациональному проекту. Император обладал натурой импульсивной, нетерпеливой, мнительной, умом, внимательным к мельчайшим деталям, волей к немедленному осуществлению непредсказуемых и быстро принимаемых решений, характером, не терпящим возражений или малейших признаков неповиновения, да ко всему прочему изрядным воображением. А потому можно было предписывать баронессе Строгановой обедать не в три часа дня (слишком поздно), а в час, делать выговор умершему генералу Врангелю („Умершему выговор" - резолюция Павла), запрещать собственной жене приглашать в свои покои сыновей без разрешения правителя России, лишать петербургских горожан права передвигаться по городу после вечерней зари, т. е. после 9 часов вечера (кроме врачей и акушерок). Невозможно было искоренить французскую революцию или коварный Альбион, упразднить Бонапарта или якобинство, зато запретить аплодисменты, бакенбарды, фраки, жилеты, башмаки с лентами, круглые шляпы, „сапоги, ботинками именуемые" можно было попытаться. Равно как и не допустить употребления таких слов, как „отечество", „свобода", „представители", „клуб", „совет" и тому подобное.

Бокал. 1790-1900

Павел-император и у современников, и у потомков имел одну из самых плохих репутаций среди Романовых. Не безусловно дурную - разброс мнений был; были и добрые или двойственные суждения. Но думается, что феномен Павла I нуждается не столько в оценках, сколько в понимании и объяснении.

Если взглянуть „социологически", то Павел I - это маргинал на троне. Всю свою жизнь „до престола" он прожил как-то на обочине, на периферии материнской любви, придворной жизни и общественного внимания, вдалеке от Петербурга, в Гатчине и Павловске, вне участия в государственных делах, командуя своими „потешным" и малым дворами, листая книги и архитектурные увражи, рожая детей (старших мальчиков Екатерина у него отобрала и воспитывала сама) и мечтая о престоле. Мать, с молчаливого согласия которой был убит его отец, узурпировала императорскую корону, по праву принадлежавшую сыну. Но даже как наследник Павел был существенно обделен Екатериной. Распространялись слухи о его незаконнорожденности, доходили вести, что императрица составила документ, где наследником был назван его старший сын Александр, проводилась „чистка" преданных ему людей из его окружения и из него же вербовались доносчики и соглядатаи. Неотъемлемыми психологическими компонентами „доимператорской" жизни Павла были чувства униженности, подозрительности, неудовлетворенности, мечтательного прожектерства, страха и неуверенности в будущем, отчужденности и собственной потерянности в затянувшемся царствовании матери, наконец, то, что можно назвать „предвкушением будущей мести". Причем не столько лицам, сколько самому режиму, его основам и ценностям. Что касается персон екатерининского окружения, даже особо ненавидимых Павлом, то, когда он достиг власти, крови не было, головы не летели - в основном отставки, высылки в деревню, имущественные конфискации, ритуальные унижения. (Алексею Орлову было приказано идти в процессии торжественного перезахоронения останков Петра III - убийца идет за гробом убитого им). „Российский Гамлет" ограничил возмездие символическим унижением убийцы отца. Памятуя о сказанном выше, может быть, к осмыслению „любимого детища" Павла -Михайловского замка - как дворца и крепости можно добавить скрытую ипостась образа этого сооружения как убежища, труднодоступной обители, где затворник-император в любой момент может отгородиться от мира. Не случайно Михайловский замок назвали „архитектурным автопортретом" Павла I.

Но есть и другая сторона личности Павла. С культурологической точки зрения Павла можно воспринимать как единственного среди Романовых художника на престоле. Это может показаться весьма парадоксальным, но в его человеческой сущности, в образе мышления и стиле действий, в поведении заключался сильно выраженный комплекс правителя-художника. Исходным материалом, подлежащим творческому пересозданию, была Россия, ее нравы, законы, общественное устройство, ее население (его подданные) с их бытом и обычаями. Демиург, творящий новую реальность, привносящий в действительность плоды своего изобретающего разума, дарящий ей проекты коренного или частичного переустройства ( в зависимости от масштаба увиденного несовершенства), Павел - несомненно и романтик, и художник. Художник с возможностями и амбициями абсолютного монарха, всевластного самодержца - фигура исторически реальная только на российской почве. На Западе подобного рода порывы умерялись традициями сословных прав, представительских институтов, четким разделением светской и духовной власти, многообразием центров влияния. Восточные правители в соответствии со своей картиной мира своими действиями восстанавливали его изначальную гармонию, не покушаясь на коренные государственные преобразования, поскольку государство мыслилось как часть мироустройства. Поэтому, как это ни покажется странным, мелочность павловских регламентации, неразборчивая импровизация его репрессий, несоизмеримая абсурдность кары и проступков по сути - черты художественного жизнестроительства, определяемые, кроме того, острым самосознанием своих прав как всесильного автократа.

С. Тончи. Портрет Павла I в одеянии
гроссмейстера Мальтийского ордена. 1798-1801

Для художника в творимом им произведении нет мелочей, нет несущественных деталей — значимо все. Поэтому круглая шляпа графа Литты или вечерние загулы петербургских обывателей способны испортить совершенство монаршего творения в не меньшей мере, чем никем не отрегулированная крестьянская барщина (Павел сократил ее до 3-х дней в неделю), казнокрадство и мздоимство чиновников или незастегнутая пуговица на солдатском мундире. В его картине мира нет места ни якобинству, ни башмакам с лентами, ни лицемерию и цинизму екатерининского царствования, ни армейской расхлябанности, ни привилегиям дворянского сословия, ни генералиссимусу Суворову, престиж которого служит „нездоровому" возбуждению общественных страстей. Творимая по произволу художника-самодержца историческая реальность далека от идеала, пока не достроен Михайловский замок, пока потемкинский Севастополь не переименован в Ахтияр, пока цензура не приостановит поток „развратной" иностранной литературы, пока баронесса Строганова обедает не вовремя, а испанский король не наказан объявлением войны за свое „предательское" содействие Бонапарту. Павловская „система" потому самая знаковая в истории императорской России, что в символически ориентированном мышлении монарха любая частность, любая деталь представляют некое целое, некую идею, лежащую в их основе. И это целое есть царский проект, в который должна поместиться российская жизнь от высших государственных, культурных, церемониальных проявлений до бытовой повторяемости повседневности, от архитектурного декора до правильного строевого шага на вахтпараде. Знаково все, отсюда пристальное царское внимание к словам, наименованиям, ритуалам и праздникам, одежде и поведению, наградам и карам.

Символическая значимость идеи, высвечивающейся сквозь мелкий бытовой факт, у „художника" Павла I вела к навязчивому стремлению регламентировать, увязать этот факт с общим строем своего неясного и бессистемного творческого государственного замысла. Любое самое частное, но непредусмотренное, в его понимании, явление должно быть или упразднено, или реорганизовано по, одному Павлу понятным, синтаксическим нормам, иными словами, занять положенное место в строю. Жизненные факты должны быть „отрегулированы" именно в силу своей символической значимости и репрезентативности.

Потому нет ничего удивительного в том, что в Павле бюрократ и романтик, тиран и рыцарь, деспот и прожектер, прагматик и утопист взаимопредполагают друг друга. Теократические наклонности мирно уживаются с просветительскими. Православный царь -одновременно гроссмейстер католического ордена. Масон соседствует с консервативным обскурантом. И наконец, трудно иногда различить, где кончается апологетика чести, честности, искренности и благородства и начинается триумф повседневного и повсеместного человеческого бесправия и униженности перед „лицом" монаршей воли. Павел доводит до сведения графа Панина, „что он ничто иное, как инструмент". Шведскому послу Стедингку в ответ на недоумение, как можно назвать „дураком" такое важное лицо, как Нарышкин, император говорит с хрестоматийной отчетливостью: „Господин посол, знайте, что в России нет важных лиц, кроме тех, с кем я говорю и пока я с ними говорю".

Таково самосознание распорядителя российской жизни, которое заставляло его окружение с волнующей остротой наслаждаться каждым спокойно протекшим днем и которое вовсе не стимулировало естественность, искренность и честность - проявления человеческой натуры, столь ценимые императором. Стремление ловить и получать удовольствие от каждого мига жизни (ибо завтра может случиться отставка, ссылка, крепость) и необходимость носить маску, чтобы уберечься от царской немилости, определили „карнавальный эффект" культуры павловского времени, не раз отмеченный исследователями.

Аллегория на Учреждение Великого приорства
ордена св. Иоанна Иерусалимского в России

Павел I был умным человеком. Он понимал, что „могущество России будет прирастать" вовсе не Мальтийским орденом. Да и одному из вершителей судеб Европы рыцари ордена Святого Иоанна Иерусалимского вовсе не были нужны как действенный инструмент внешней политики. Не было у Павла и серьезных намерений открыть католицизму дверь в Россию. Хотя в какой-то мере он ее „приоткрыл". В „мальтийстве" Павла проявились амбиции недавнего царского изгоя, только что вышедшего „из тени", стремления явить себя „городу и миру" (России и Европе) в уникальном единстве царя и сакрального лица, стать медиатором между мощью Российской империи и исторически древней, этически значимой традицией средневекового рыцарства, между двумя христианскими конфессиями. Короче, занять совершенно особое место в „чреде" российских монархов и выделиться на фоне современных европейских правителей.

С другой стороны, „художнику" Павлу гроссмейстерство не могло не импонировать возможностью свершить символически значимый исторический жест, замеченный всеми, обогатить театральность, ритуальность и декоративность своей культуры непосредственно привнесенными западными образцами с их своеобразной эстетикой и почтенной генеалогией. А может быть (чем черт не шутит), выйти на европейский простор со своими творческими жизнеустроительными планами, „подонкихотствовать" на европейском культурном поле.

В характере и натуре Павла, помимо общей художественно-демиургической направленности, было много конкретных черт, которые часто ассоциируются с детьми и художниками. Одну из них проницательно отметили авторы последней книги о Михайловском замке. Павел, как заказчик и в значительной мере автор Михайловского замка, часто стремился непосредственно заимствовать некоторые архитектурные решения - Капраролы, Шантийи, Сан-Суси - применительно к возводимому в Петербурге ансамблю. „Хочу такую же" - так можно сформулировать это его „детское" желание. Отметили авторы и особую чувствительность царя, долгую память о поразивших его художественных впечатлениях. К этому можно было бы добавить спонтанную реактивность его характера, нетерпеливость и непоследовательность поведения, непредсказуемость его решений и реакций, резкую смену настроений. Все это наложило определенный отпечаток на его правление.

Как художник на троне Павел оказался, скорее, созидателем событий, а не развития, отдельных акций, а не продуманной стратегии, автором запоминающихся жестов и часто экстравагантных решений, а не творцом системы основ для дальнейшего движения России. Он сделал много полезного и нужного для Отечества. Но когда Ростопчин почему-то считает необходимым сообщить великой княгине Екатерине Павловне, что „отец ее был бы равен Петру Великому по своим делам, если бы не умер так рано", то умелый царедворец существенно перебирает. Соотношение между ними примерно такое: Петр построил Петербург, Павел - Михайловский замок. Петр „своротил" Россию на новый путь, заложив своими реформами, законами, учреждениями многообразные основы для развития страны. Начинания Павла были недолговечны, и ничто не говорит о том, что в дальнейшем он сумел бы приобрести историческую прозорливость Петра или государственную мудрость Екатерины.

Петр при всей кровавой цене своих свершений имеет репутацию героя российской истории. Павел же как реальная историческая фигура и по особенностям биографии, и по качествам личности, и по стилю правления является „готовым" литературным персонажем, не нуждающимся в эстетической аранжировке.

Как художник на престоле Павел „сотворил" многое вовсе не насущно необходимое, но художественно и культурно ценное для России. Это, в частности, и уникальный Михайловский замок, и эстетически значимые мальтийские культурные „вкрапления" в российскую историю.

Поэтому, не забывая о „беспределе", приведшем Павла к гибели, будем благодарны ему за то, что этот волевой и неугомонный император успел сделать для российской культуры.